Своей любовью к живописи я обязана своему папе. К искусству он не имел ровным счетом никакого отношения. Как впоследствии большинство мальчиков и девочек в нашей семье, он закончил факультет МЭО МГИМО и занимался морским фрахтованием. Однако он очень любил импрессионистов. В нежном возрасте одного года и четырех месяцев я отправилась с родителями в Лондон, где и оставалась в битловские 60 годы до пяти с половиной лет. Мои молодые родители таскали дите по выставкам и музеям, предлагая мне угадать, что нарисовано на картинах Пикассо, а мне это нравилось. На скоромную зарплату советского загранработника они все же покупали маленькие книжечки с репродукциям Модильяни, Ренуара, Матисса, Сезанна. Уже в Москве, учась в 9 английской спецшколе и в очередной раз болея ангиной или ОРЗ, я обожала, лежа к кровати, разглядывать эти книжечки. Папе очень нравился Ренуар, а меня завораживали портреты Модильяни. Я смотрела на них и придумывала истории. Эти картины были естественной составляющей моего мировосприятия, и меня очень удивляло, что другие ребята про них ничего не слышали.
В школе мне нравилось рисовать. Где-то в старших классах я рисовала портреты своих подруг, и они на меня не обижались. Мама относилась к моему увлечению с подозрением, воображая печальную судьбу неудачной, обманутой и брошенной московской художницы. В любом случае, я мечтала о МГИМО (по следам моего папы), но рисовать тоже хотелось. Родители моей лучшей школьной подруги Иры Лопатухиной дружили с московским художником Валерием Врадием. В старших классах мы с Иркой частенько забегали к нему в студию рядом с Ленинским проспектом и с интересом смотрели, как он рисует углем. Валерий сначала тонировал целиком лист бумаги углем, а потом ластиком «вынимал» из него лицо очередной подружки своих богемных приятелей. Мы с Иркой с подростковым любопытством ловили волны московского разврата конца семидесятых, а загадочная маленькая комнатка за задвигающейся панелью, стыдливо прикрываемая в момент нашего прихода, было доказательством правоты моей мамы в отношении опасной стези творческой карьеры.
Нас Валера тоже нарисовал. Портрет Ирки, красавицы с высокими скулами и чуть раскосыми глазами (сейчас таких не делают), был выкуплен в запасники Третьяковки. У моего портрета тоже интересная судьба - он оказался единственной картиной, не сгоревшей во время пожара в его студии. Помню ощущения абсолютного счастья и экстаза, когда, уже в институте, врубив на модную мощность маленький кассетник с Родом Стюартом, я пыталась что-то рисовать маслом. Возврат к увлечению молодости произошел случайно. Одна наша сотрудница заманила меня и мою коллегу на расплодившиеся неожиданно в Москве курсы «рисуют все» и так далее. В этот день был урок японской живописи, и идея меня увлекла. Понимая примитивность предлагаемого формата, я задалась поиском курсов японской живописи в Москве и записалась в школу восточной живописи «Чаинка» на курсы суми-э Александры Васильевой. Мне нравится элегантность и лаконичность суми-э, невозвратность и невозможность что-то исправить. Но на третий год я осознала, что бесконечность совершенствования не является моей стихией.
Одна моя подруга посоветовала мне взять частные уроки у известной московской художницы Софьи Батуриной. С Соней мы, по ее выражению, «сотрудничали» два года. Это были натюрморты, работа с натуры под жесткой критикой профессионала. В какой-то момент я сломалась. Я не видела себя в этих работах, я эти работы не любила, мне было тяжело. Я видела безжалостный Сонин ластик, стирающий все, что я сделала, потом Сонину руку поверх остатков моего рисунка. Потом еще полтора часа «краски» гуашью или акварелью. С моей цветовой гаммой Соня не спорила, даже как-то сказала, что я прирожденный колорист. Но от Сони я постыдно по-английски сбежала, найдя сама по интернету Аню Эгиду.
Здесь маленькое отступление. Поскольку сама я долгое время не рисовала, а картин хотелось, я стала покупать в меру своих финансовых возможностей работы в московских галереях. И обнаружила, что найти картину, которая нравится, чрезвычайно сложно, фактически нереально. Я имею в виду картины, которые я хотела бы видеть у себя на стене в квартире. В Париже, да, можно найти, а в Москве, извините, нет. Все одно и то же. Возможно, и школа хорошая, но не нравится. Я говорю про галереи союза художников, про наши «уличные» шедевры вообще умалчиваю. Наверное, наши таланты скрываются где-то в андеграунде, я так надеюсь. А картины Ани мне понравились: свежие, современные, легкие. Я нашла Аню и стала брать у нее уроки в выходные. Ко мне вернулась радость творчества, желание рисовать в свободное время. Аня подарила мне массу «удочек», позволяющих работать самой в любой технике (Аня работает маркерами), такие как способность выстроить композицию, понять, о чем ты хочешь рассказать в данной работе, разглядеть детали. Что в корне отличает ее стиль от многочисленных курсов рисования «делай, как я», кормящих людей тухлой рыбой с весьма сомнительными вкусовыми качествами.
Вдохновленная уроками с Аней, я буквально перелопатила свою огромную коллекцию фотографий, сделанных во время путешествий по самым укромным местам Франции на машине с моим любимым мужем Андреем. Я с огромным наслаждением «отрисовала» эти фотки, вспоминая уголки Бретани, Прованса, Камарга, Периге и Лангедока. С удовольствием вспоминаю и пленэр с Аней и ее ученицами в Вене. Я испытала некий культурный шок, усаживаясь посреди тротуара в толпе людей и делая зарисовки. К сожалению: в силу профессиональной занятости (глава представительства французской компании Cifal в России) я пока не могу позволить себе поехать на пленэры с Аней в другие города.
В заключение, в соответствии с доброй традицией, я хочу поблагодарить моих друзей и близких, которые вдохновляют меня на моем творческом пути, а именно, моего однокурсника Александра Турова, который со второй попытки заставил меня написать этот текст и отправить свои работы, моего мужа Андрея Панюкова, которого я бужу, когда он уже заснул на диване, чтобы он оценил мою «нетленку» (его выражение) и который все-таки открывает один глаз и говорит, что «ага, хорошо», мою лучшую институтскую подругу и подругу «по жизни» Лену Элез, которая первая получает фотки моих «творений», часто сделанных в процессе нашей с ней ежевечерней часовой беседы. Лена или говорит «вау», или както очень деликатно мне намекает, «а не вернуться ли тебе к цвету, он у тебя особенно удачно получается». Мою дочурку Настю, забирающую у меня понравившиеся ей работы. Всех моих школьных и институтских друзей, российских и французских коллег, ставящих мне лайки и пишущих комменты в интернете. Ну и конечно всех моих учителей.